Slavica Gandensia. 29-2002. P.55-63

 

М.С. Киселева Как лечили «иноземных земель людей» на Руси XVII века

(«Лечебник на иноземцев»)

 

Древнерусская книжность сохранила достаточно сюжетов, связанных с темой подверженного болезням человека, способам его выздоровления и сохранения здорового образа жизни, осуждения излишеств, которые губят и тело и душу. Разумеется, большая их часть имеет православный характер и связана с агиографическим жанром. Дихотомия души и тела, заданная христианской культурой, ставит телесное здоровье в зависимость от душевного. Святой человек, монах здоров уже потому, что угоден Богу своими делами, праведная жизнь оберегает его от дьявольской порчи, а немощь телесная почти всегда связана с теми искушениями, которые насылают на него противники Господа. Мирянин здоров, пока Бог «дает» ему здоровье, отпускаемое вместе с жизнью. Неслучайна поговорка: «Бог дал - Бог взял».

Душевнобольные и немощные люди призирались церковью, и лишь с середины ХVI века наблюдается попытка перенести часть забот по уходу и обеспечению жизни этих людей на государство. В решениях Стоглавого собора говорится о необходимости создать «богадельни мужскии и женскии, и тех прокаженных и престаревшихся не могущих нигде же главы подклонити устроити в богадельнях пищею и одежею...» [1]. Однако повсеместное распространение эта забота о больных еще долго не получала своего развития. Раньше, чем о больном народе, государи Московской Руси начали заботиться о собственном здоровье. Именно в этих целях и был утвержден Аптекарский приказ, точная дата основания которого до сих пор так и не установлена. М.Б. Мирский называет 1581 г., когда в Москву по распоряжению королевы Елизаветы прибыли английский доктор Якоби и аптекарь Джемс Френчем. Тогда, считает ученый, и была основана царская аптека и учреждена должность Аптечного боярина, на которую был назначен князь Афанасий Вяземский. С середины XVI века можно говорить об интересе московского двора к аптекарскому и лекарскому искусству. Длинный список английских докторов, присылаемых из Англии по личной просьбе Ивана Грозного к королеве Елизавете, говорит о том, что здоровье царя и приближенных к нему людей отдавалось не только в руки Бога, но и лекарей. Обратим внимание: православного царя не смущало, что лекари были не только другой страны, но и другой веры. Конечно, прием лекарств обставлялся надежными правилами: «лекарства своего Доктора Арнольфа Лензея царь принимал единственно из рук своего тогдашнего любимца князя Афанасия Вяземского» [2]. Почти столетие потребовалось для того, чтобы аптечные лекарства могли продавать «всякого чина» люди, специальный указ об этом был издан в 1672 государем Алексеем Михайловичем. Во исполнение приказа выстроили новую аптеку, а в 1682 г. у Никитских ворот при первом городском госпитале была открыта третья аптека.

Все эти достаточно известные факты, интересные и сами по себе, вспоминаются здесь с определенной целью - понять смысл текста, написанного в ХVII веке, полное название которого «Лечебник выдан от русских людей, как лечить иноземцев и их земель людей; зело пристойныя лекарства от различных вещей и дражайших». Исследователь памятника В.П. Адрианова-Перетц отнесла этот небольшой по размеру текст, который, по ее наблюдению, сложился в среде московского посада, к жанру смеховой литературы [3]. «Лечебник» включает в себя 10 разнообразных «статей», являющих собой пародию на распространенные в ХVI- ХVII вв., видимо в пределах Аптекарского приказа, рецепты из медицинских или фармакологических книг. Статьи «Лечебника» адресованы иноземцам, по тогдашнему именованию, немцам:

« А буде болять ноги, взять ис под саней полоз, варить в соломяном сусле трои сутки и тем немецкие ноги парить и приговаривать слова: «Какъ таскались санныя полозье, так же бы таскались немецкия ноги».[4] Нескрываемое издевательство слышно в этом «совете», в предшествующем же - прямое надругательство над больным человеком:

«А буде которой иноземецъ заскорбитъ рукою, провертеть здоровую руку буравом, вынять мозгу и помазать болная рука, и будетъ здрав без обеихъ рукъ» (228).

Почему же такие недобрые советы дают иноземцам русские врачеватели? Как следует понимать этот «Лечебник»? Только как пример развития нового для русской книжности XVII века литературного жанра сатиры, или за этим небольшим текстом можно разглядеть привычные для русской культуры смыслы и ценности, с необходимостью породившие эти жестокие и бессмысленные советы. Попробуем поискать ответ на поставленные вопросы.

Б.А. Успенский в своей работе «Дуалистический характер русской средневековой культуры» показал, что пространство средневекового православного человека было маркировано вполне дихотомично: свои земли - христианские, все остальные - грешные, иноверные. Именно эта пространственная ориентация оберегала русского человека от путешествий в чужие земли и налагала на путешественников известные обязательства по сохранению себя и своей веры в этих «нечистых» землях. В «Летописи Московской» 1613 г. Конрад Буссов говорит следующее: «Русские, особливо знатного рода, согласятся скорее уморить, нежели отправить своих детей в чужие земли <...> Они думают, что одна Россия есть государство христианское; что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в истинного Бога; что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине между неверными...» [5]. Понятно, что приехавшие иноземцы - люди из «нечистых» земель. Неверные представляют опасность для русского человека, следовательно, назначение «Лечебника» не столько помочь в излечении болезни заболевших, сколько оберечь туземцев от иноземцев, русских от иностранцев, людей чужой веры от честных православных верующих. Отсюда переиначивание, обессмысливание назначений и советов, обрекающих заболевших, если они попробуют ими воспользоваться, на верную смерть. Но по прочтении советов понятно, что воспользоваться советами невозможно. Именно с этой невозможностью и связано смеховое начало текста, которое, безусловно, нельзя отрицать.

Вместе с тем, «Лечебник» - не руководство по наведению порчи на приезжих в русскую землю. Его смысл хитрее. Вот, к примеру, первый совет, адресованный тому, у кого заболит сердце:

«Взять мостового белаго стуку 16 золотников, мелкаго вешнаго топу 13 золотников, светлаго тележнаго скрипу 16 золотников, а принимать то все по 3 дни не етчи, в четвертый день принять в полдни и потеть 3 дни на морозе нагому, покрывшись от солнечного жаркого луча неводным мережным крылом в однорядь. А выпотев, велеть себя вытерть самым сухим дубовым четвертным платом, покаместъ от того плата все тело будет красно и от сердца болезнь и от утробы теснота отидетъ и будетъ здрав» (227).

Филологи, анализируя этот текст, подчеркивают, что он построен на оксюморонах - соединении противоположных по значению слов или фраз. Именно это мы и наблюдаем в приведенном отрывке: «потеть на морозе нагому», «вытереть дубовым платом», «взять ...стуку,...топу,....скрипу» и т. д.. Однако оксюморон, на мой взгляд, выполняет в этом тексте совершенно определенную смысловую работу. Он прячет смысл, скрывает его и даже играет, задевает адресата.

Все бы нечего, если забыть, что текст адресован больному с лечебными целями. Но что, собственно скрывает этот текст?

Думается, что от иноземцев скрывается самое важное - как понимается само здоровье на Руси. Бог иноземцам не подмога, ибо их вера неправедная. Но глубокое, укорененное в сознании «русских людей» (а именно от их лица, как видим в названии, написан текст) еще в языческие времена понимание здоровья нужно надежно укрыть от чужого глаза или лишь намекнуть на его существование, «подразнить» возможностью его обрести, но не более того.

Исследуя мир человека Древней Руси, В.В. Колесов показывает: слово

здоров/здоровый по происхождению «связано с выражением su-dorv-o, что буквально значит: из хорошего дерева, крепок, как дерево, здоров и силен». «Здоровье существовало вне человека, - заключает исследователь, - его необходимо было приложить к больному...» [6]. Слово болезнь у древних славян находилось под запретом, а глагол, образованный от прилагательного выражал «п о б у ж д е н и е  к   д е й с т в и ю, в результате которого и приобретается здоровье. <...> болети значит ‘п о л у ч а т ь   силу, выздаравливать’. И само прилагательное боль, обозначавшее сильного, здорового, впоследствии породило два слова с усложнившимся морфемным составом, но прямо противоположных значений - сильного (большой) и слабого (больной)» [7]. Дальнейшее развитие слова связано с появлением слов «недугъ» и «немочь». Исследователь фиксирует, что слово «болезнь» явление книжное и пришло к нам из болгарских текстов в середине ХI в., в устном же употреблении были конкретные названия разных болезней (трудъ - давление, родимець - паралич, ворогуша - лихорадка и т.д.). Разыскания по славянской мифологии позволяют ученым констатировать факт персонификации прежде всего эпидемических заболеваний в образах худых изможденных женщин, иногда в виде животных (кошек или собак) [8] Во всех реконструкциях болезнь понимается как внешняя человеку сила, впрочем, как мы видели, здоровье понимается так же. «Б о л е з н ь находит извне, это сила сторонняя, можно только видеть, что делает она с человеком, медленно доводя его до конца» [9]

Исследователи славянской мифологии показывают амбивалентность представлений о здоровье/болезни. Дерево тесно связано с жизнью человека [10], ее продолжительностью, но и человек зависит от жизнеспособности того дерева, с которым связана его судьба: «При рождении ребенка для него сажают дерево, веря, что ребенок будет расти так же, как развивается дерево; соответственно высохшие или вывороченные с корнем деревья предвещают человеку смерть» [11]. Более того, исследователи констатируют своего рода «обменные отношения» между человеком и деревом, результатом у которых является приобретение больным человеком здоровья и отдача своих болезней дереву. Приведем по этому поводу пространную, но очень характерную выписку из современного исследования: «помещали в отверстие в стволе, просверленном на высоте роста больного, пук его волос и ногтей, его «мерку» (нить, с помощью которой промерили его рост и размах рук...), дули туда и заколачивали отверстие колышком; дотрагивались руками или ногами до дерева, садились на свежесрубленный пень; обходили вокруг дерева, тем самым «венчая» болезнь на дереве (серб.); дотрагивались кусочком дерева до больного места; согнув дерево, проползали через щель; вешали одежду больного на дерево; относили к дереву дар - «принос», состоящий из хлеба, вина, денег и др.; закапывали жертву под дерево (например, цыпленка...), заговаривали болезнь над деревом)» [12]. Вот не столь давний пример заговора, записанного известным ученым фольклористом и этнолингвистом Н.И. Толстым в Полесье в 1975 г., который носит название «от боли в спине»: «Дубняк на дубняк. Перестань болець спинак! А сустайу на сустайу, штоп спина перестайу (Великий Бор, информатор Софья Федоровна Демиденко, 1900 г.р.).[13]. Эта запись сопровождается указанием «залезть на дуб и прижаться к дубу, когда болит спина», а также характерными для нашей темы комментариями о параллелизме структуры: «как сустав примыкает к другому суставу и единосущен ему, так пусть «дубняк» (или дуб) примыкает к другому «дубняку» (или дубу)» [14]. Н.И. Толстой сообщает также интересную информацию об обрядах, распространенных в Полесье, по которым необходимо потереться о дуб спиной при первом громе весной, чтобы не болела спина при жатве.

Итак, дерево в языческом мире выполняло много разных назначений, являя собой связь мира здешнего и потустороннего, способность даровать здоровье, принимая болезнь, или подавать знак человеку об угрозе его жизни.

            Вернемся к анализу совета иноземцам от русских людей из «Лечебника». Буквальное прочтение заводит в тупик своей полной бессмыслицей, и местами даже издевкой (о потении на морозе, о сухой толченой воде и пр.), однако за всеми этими советами скрываются намеки на... пожелание здоровья. Минуя христианское время, когда здоровье даруется Богом и вымаливается молитвами, постом и телесными страданиями, что не может помочь иноземцам, «Лечебник» намекает на то, что обозначает здоровье в языческую пору. Совершенно очевидно, что это значение сохраняет свою силу в народной русской культуре XVII века [15]. И «мостовой стук», и «тележный скрип» и, тем более, «дубовый плат» - все это прямые указания на предметы из дерева, «взяв» которые, в соответствии с языческой традицией, можно приобрести здоровье. Однако, подчеркнем, это лишь намеки на прошлые смыслы, жившие в дохристианской культуре, почти загадка. Преподнесенные в новых культурных формах рецептурного правила, которое само являлось заимствованным от тех же иноземцев, пожелание здоровья становится невыполнимым, его смысл теряется, а сам рецепт становится предметом осмеяния и в этой смеховой форме возвращается иноземцам. «Смех нацелен на то, чтобы установить неколебимую границу, разделяющую «свое» и «чужое», чтобы сообщить «чужому» миру признаки неупорядоченной действительности. <...> То, что не отвечает нормам здравого смысла, выводится за черту национальной культуры» [16]. Согласимся со всем рассуждением, кроме последнего утверждения. Происходит не вывод за черту национальной культуры новых рецептурных форм, наполняемых бессмысленным содержанием, а, напротив, крепкое удержание старых, языческих смыслов, недоступных этим новым импортируемым формам, надежно поэтому скрытых. «Порой литературное творчество и фольклорное начало в лечебниках разделить бывает довольно трудно» - замечает А.А. Турилов [17]. Смеховой эффект, на наш взгляд, есть результат столкновения двух разных культур - православно-языческой и европейской, с ее протестантским практицизмом, который выразился в смешении литературного и фольклорного начал в приделах одного текста, получившего оттенок пародийности.

И, наконец, последнее соображение. Колесов, исследуя этимологию слова здоровье замечает, что греческий источник этого слова hygieia имел не только смысл «здорового тела», но и «здравого смысла». Последнее значение приходит существенно позднее и из книжной речи. Так из переводного византийского сборника «Пчела» ученый приводит следующее, вполне предостерегающее соображение: «Въсякъ испытаяй чюжего въ здоровьи болить», - которое переводит таким образом: «Всякий хлопочущий о чужом, даже будучи здоровым, болеет» [18].

Может быть, сохраняя свое здоровье, русские люди так пренебрежительны и даже откровенно враждебны к здоровью иноземцев. И если в первом рецепте еще возможно прочитать намек на пожелания здоровья по правилам языческого мира, то в последнем, где рекомендуется взять «санный полоз» для излечения немецких ног, явно содержится намек на смертельный исход болезни. «Дерево как метафора дороги, - пишет Т.А. Агапкина, - как путь, по которому можно достичь загробного мира - общий мотив славянских поверий и обрядов, связанных со смертью...» [19]. Известно, что покойников в Древней Руси хоронили на санях, «Поучение Владимира Мономаха», рассматриваемое как завещание своим сыновьям, писано, как сообщается в тексте, «сидя на санях», то есть, собираясь в последний путь.

            Намек на смертельный исход можно усмотреть и в шестом рецепте «от запора»:

            «Филинова смеху 4 комка, сухово крещенского морозу 4 злотника и смешать все вместо в соломяном копченом пиве, на одно утро после полденъ, в одиннатцатом часу ночи, а потом 3 дни не етчи, в четвертый день ввечеру, на зоре до свету, покушавъ во здравие от трехъ калачей, что промеж рожекъ, потом взять москворецкой воды на оловянномъ или на сребряномъ блюде, укрошить в два ножа и выпить» (228.)

            Не претендуя на полную расшифровку этого рецепта, я хочу лишь обратить внимание на основные его составляющие, проверив обрядовое значение «филинова смеха», «крещенского мороза», «пива» в сочетании с «соломой» по Д.К. Зеленину. Сразу отмечу, что все эти предметы фигурируют в похоронных или поминальных обрядах.

Филин («пугач») упоминается ученым в связи с поминовением заложных покойников-детей: «Подольские малорусы считают "пугача" (филина) оборотнем умершего некрещеного дитяти (потырчи). "Утверждают, что через семь лет по смерти такого дитяти оно выходит из земли и, пролетая известное пространство по воздуху, просит креста. Всякий увидевший такое летящее по воздуху дитя должен непременно перекрестить его и дать ему имя. Тогда дитя это улетает на небо; в противном случае... обращается в пугача". Потому-то пугач и кричит всегда "похавав или кавав" [Данильченко 1869, с.52.]. И в Переяславском уезде малорусы говорят, что душа потерчати переходит в пугача, почему он больше и живет на гробовище [Чубинский 1877, с.713]» [20]. Видимо, в этом можно обнаружить скрытые симпатии автора рецепта к «смеху филина» как ингредиенту рецепта от запора. Мало того, что в филина обращается «заложный покойник», это еще и некрещеное дитя - полная аналогия иноземца, беспомощного иноверца на просторах Московского царства, смех же филина - вовсе не смех, а безнадежный, не услышанный крик.

Крещенские морозы также  связываются с поминальным обрядом, но иным - обрядом «греть покойников». Ссылаясь на «Пословицы русского народа» Даля и на его «Толковый словарь» Зеленин дополняет описание обряда, обращаясь к Евг. Маркову: «Утром в Крещенье вы непременно увидите дымки, поднимающиеся со дворов крестьян гораздо ранее, чем бабы топят печки. Это «родителям поминки греют». Сносят на двор солому своих постелей, кладут в нее разного рода зерна и корма, немного ладана, сгребают в кучу и зажигают» [21]. Характерно, что в этом обряде необходима солома, упоминаемая далее, без всякого смысла по отношению к пиву. Что же касается пива, то его качества

«соломяности» и «копчености», думается, все же - сатирический прием, но питье пива во время различных поминальных обрядов упоминается Зелениным неоднократно [22].

Не будем подробно обсуждать все компоненты этого рецепта. В этом обсуждении, конечно, есть большая приблизительность, но не заметить связи рецептов для излечения иноземцев с прямыми отсылками к обрядам, связанным с умершими, и даже, как это не печально, с откровенными пожеланиями отправиться на тот свет, конечно же, нельзя. На эту тему самый краткий - восьмой рецепт:

            «А буде от животной болезни, дается ему зелья, от которого на утро в землю».

            Завершая краткий анализ этого памятника отечественной книжности ХVII в., следует сказать, что в этом небольшом тексте нужно видеть не столько рождение нового «сатирического» жанра, сколько столкновение двух разных культурных традиций отечественной, православной, еще сильно связанной с языческими смыслами и европейской, протестантской, в пространстве традиционной древнерусской книжности. Сложное взаимоотношение между формой рецепта (кстати сказать, этот рецепт отдаленно напоминает форму заговора) и содержанием, в которое книжники не хотели, и, очевидно тогда еще и не могли вложить тот смысл, который предполагал этот жанр, нашло неожиданное разрешение в «скрытых цитатах», отсылках и подменах из совершенно иной, более архаической культуры - древнерусского язычества.

1. Цит. по: Мирский М.Б. Медицина России ХVI-ХIХ веков. М., 1996, С.7.

2. Там же, С.11.

3. Адрианова-Перетц В.П. Русская демократическая сатира XVII века. М., 1977. С.95-96.

4. Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга вторая. М., 1989. С.228. Далее цитирование в тексте с указанием страницы в скобках.

5. Цит. по: Успенский Б.А. Избранные труды. Т.1, М., 1994, С.256.

6. Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб., 2000. С. 223.

7. Там же. С. 97.

8. См.: Очерки истории культуры славян. М., 1996, с.194.

9. Колесов В.В. Указ. соч., с.109.

10. О тождестве строения дерева и человеческого тела см.: Денисова И.М. Вопросы изучения культа священного дерева у русских: материалы, семантика обрядов и образов народной культуры, гипотезы. М., 1995;  Мазалова Н.Е. Человек в традиционных соматических представлениях русских. С.-Пб. 2001, с.9-11.

11. Агапкина Т.А. Дерево//Славянская мифология. М., 1995, с.161

12. Славянские древности. М., 1999, т.2. с.65.

13. Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. Изд. 2-е, испр. - М., 1995, с.452

14. Толстой Н.И. Указ соч., с. 453.

15. А.А. Турилов говорит о дополнении медицинского лечения магическим (словом и действием) в культуре XVII века. См.: Турилов А.А. Народные поверья в русских лечебниках. В кн.: Отреченное чтение в России XVII-XVIII веков. М., 2002. С.368.

16. Смирнов И.П. Лечебник на иноземцев. В кн.: Словарь книжников и книжности  Древней Руси. XVII век. Часть 2. СПб., 1993. С.297.

17. Турилов А.А. Народные поверья в русских лечебниках. В кн.: Отреченное чтение в России XVII-XVIII веков. М., 2002. С.368.

18. Колесов В.В. Указ. соч. С. 223.

19. Агапкина Т.А. Указ. соч., с.160.

20.Зеленин Д.К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре 1901-1913. М., с.246.

21. Там же, с.165

22. См.: Там же, с.107, 108, 110, 111, 113, 116, 126 и др.

 

 

 

Marina KISELEVA

Москва, Институт человека РАН